Мария Шарапова: «Надеюсь, мужчинам не страшно пригласить меня на свидание»

Одна из главных женщин мирового спорта – о своем упрямстве, прогулках у Черного моря и любви к оладьям.

Эксклюзивное интервью, которое лучшая теннисистка России дала Tennis Channel минувшим летом, вышло в эфир на прошлой неделе в программе «Держим подачу с Марией Шараповой». Его расшифровка есть в блоге Nasha Masha.

Мне нравится думать, что мое имя выгравировано на кубках всех «Шлемов

– Вы многого добились за последние пару лет. Если бы десять лет назад вам сказали, что к 28 вы выиграете пять турниров «Большого шлема», причем дважды – «Ролан Гаррос», что бы вы ответили?

– Вряд ли бы я в такое поверила. Это особенное достижение – то, что мое имя выигравировано на всех кубках «Большого шлема». Мне нравится это осознавать. Цифры – это одно, но мне нравится представлять, как болельщики приезжают на «Шлемы», и там выставляются кубки, они с ними фотографируются, и на каждом из них есть мое имя. Или, скажем, я есть на каждой аллее чемпионов. В этом есть что-то этакое. Ну и вообще, это ни с чем несравнимый момент и особенное чувство – когда тебе вручают чемпионский кубок «Шлема».

– Карьерный Большой Шлем есть всего у шести теннисисток Открытой эры. В какой момент 2012 года вы сама себе признались, что для вас это важно? Когда вы начали целенаправленно к этому идти?

– «Ролан Гаррос» всегда был для меня очень сложным турниром. Каждый матч там давался мне большим трудом, но, как только я стала выносливее физически, это дало мне мощный психологический заряд. И очень символично, что моим первым «Шлемом» после травмы стал именно «Ролан Гаррос». Конечно, было бы круче, если бы я, скажем, победила на первом же «Шлеме» после травмы, но это уже детали. В любом случае, первый «Шлем» после травмы и то, что им я собрала Большой Шлем, – это нечто особенное.

– Каким был для вас период 2008-2009 годов, когда вы не могли играть и ничего не могли с этим сделать?

– Я понимала, что травмы для спортсмена неизбежны, потому что мы работаем на пределе физических возможностей, и сезон такой длинный, так что всегда что-то болит. Но я не ожидала, что моя травма окажется такой серьезной.

– И мне кажется, многие не осознают, что после таких травм редко возвращаются. А вы не просто вернулись – вы стали №1, выиграли не один «Шлем». Был ли момент, когда вы думали, что можете не вернуться?

– Отсутствие примеров спортсменов, которые возвращались после подобной травмы, внушало мне сомнения. Плюс, плечо для теннисиста – невероятно важный элемент игры, но в то же время не так много специалистов, которые понимают все тонкости работы плеча при игре: движения, вращения.

– Так что помогло вам не опустить руки?

– Теннис открыл мне много дверей, и, мне было чем заняться, даже не играя. Просто я очень скучала по теннису. По утренним подъемам, когда первое, что я делала, – это открывала шкаф с теннисной формой. Я хотела делать все это снова. У меня в семье папа очень тверд духом, и, что бы ни случилось, он никогда не будет паниковать, а просто спокойно найдет выход. Думаю, это передалось мне: я не переживала из-за того, что могу никогда не вернуться на прежний уровень. Я знала, что так или иначе вернусь, а дальше – посмотрим.

Никогда не назову себя брендом — звучит очень искусственно

– Вас часто называют брендом. Что это значит для вас?

– Мне это не нравится, потому что я вижу себя как человека, который много работает за пределами корта, развивает свои интересы, знакомится с талантливыми людьми и пользуется возможностями, которые открывает теннис. Я никогда не назову себя брендом, потому что это звучит очень искусственно.

– Ваш агент говорит, что вы разбираетесь в спортивном маркетинге на уровне человека с университетским дипломом, хоть никогда в университете и не учились. Так вот, если бы вы вели спецкурс, скажем, в Гарварде, какие два принципа спортивного маркетинга определили бы как ключевые?

– Самое важное – это быть верной самой себе, тому, во что веришь, тому, что делаешь. Начиная с самых мелких деталей и заканчивая соцсетями. Я веду свои аккаунты сама, и они все разные. Фейсбук более корпоративный, твиттер больше направлен на общение с поклонниками, а инстаграм – это что-то вроде моего мудборда: где я бываю, что ем, какое искусство мне нравится. Так что когда я что-то пишу, это лично мои слова, и я считаю, что это очень важно, потому что соцсети для того и нужны.

Еще я убеждена в важности хорошей команды. Собрать ее очень сложно, и иногда это влетает в копеечку, но оно того стоит, потому что с хорошей командой ты всегда в итоге заработаешь больше, чем потратишь на нее.

– Чем вас привлек мир моды?

– Наверное, желанием отличаться. Впервые я задумалась о моде, когда меня только подписал Nike, и на каком-то из больших турниров я пришла к ним за вещами, и там было полно звездных игроков. Я помню, как Амели Моресмо вышла с двумя огромными сумками вещей, и я тогда подумала: «Это ей Nike все бесплатно дал?» А мне тогда дали маленкую сумочку одежды, и у них тогда не было юниорской линии, так что мне все было велико. Приходилось подшивать самой, юбки обрезать или закатывать. Я выглядела как пацанка, потому что на мне все висело. И это впервые навело меня на мысль, что одежда – это способ самовыражения, что мода этим и интересна. И так постепенно я стала углубляться в тему, и Nike потом стал меня одевать в наряды, которые кроме меня никто не носит. Так что мода для меня – это в первую очередь выражение индивидуальности.

– Что вы помните о своей жизни в России?

– Когда я была маленькая, мы много переезжали. Я родилась в Сибири, а где-то через год мы вернулись в Беларусь, откуда родом мои родители. Потом – в Сочи, в совершенно другой климат. Там я занялась теннисом. Так что воспоминания у меня из разных мест. Но я всегда была в кругу семьи, а семья у меня маленькая. У меня нет кучи тетушек. Так что со мной всегда были родители и родители родителей. Помню, мы ходили в парк у Черного моря. Где-то с 4,5 лет я занялась теннисом, и потом он все вытеснил. (Смеется.)

– И вот вы, так сильно привязанная к семье, в семь лет уехали от мамы. Каково это было?

– Мне кажется, эта история интереснее с точки зрения моей мамы. Потому что я-то что: я была еще маленькая, переехала во Флориду, училась в теннисной академии, учила язык, вокруг меня были дети, которые не замолкали ни на минуту. Так что я отлично проводила время. Конечно, в таком возрасте быть с мамой очень важно, и я грустила, что ее не было рядом, но в то же время грустить мне особо было некогда: в 6 подъем, в 6:45 первый урок с Ником Боллетьери, и все в таком ритме. А по выходным играешь турниры. В таком режиме два года пролетели незаметно.

– Были ли когда-либо сомнения в том, что вы сможете заиграть профессионально? И если да, каков был запасной план?

– Не думаю, что он был. (Смеется.) Нужно уточнить у папы, но я не в курсе ни о каком запасном плане. Мой папа очень пробивной человек и ни перед чем не останавливается. Он возил меня по всей Флориде, показывал меня разным тренерам. Мы были ограничены в средствах, но он был готов все отрабатывать. Он понимал, что сам он не тренер, – он просто отец и любитель тенниса. Так что он учил меня разным аспектам игры у разных специалистов и учился сам и в результате стал хорошим тренером.

– Его упорство, кажется, передалось и вам.

– Да, я очень упрямая.

– Вы с семи лет в Америке, вы говорите как американка, но при этом вы русская. Вы гордитесь своим происхождением, играете за Россию на Олимпиаде и в Кубке Федерации. Как это?

– Самое детство я провела в России и считаю, что культура, в которой ты проводишь первые годы жизни, оказывает на тебя самое большое влияние. Для меня с Россией связаны очень дорогие мне воспоминания, многие из них до сих пор очень яркие.

С американской культурой у меня тоже сильная связь: я к ней адаптировалась, многому научилась, завела друзей, построила карьеру. Но когда я дома, вокруг меня все русское, я говорю по-русски. Когда я возвращаюсь домой из поездки, я всегда хочу домашней русской еды: борща, пельменей, блинов, оладий. Это забавно: во мне сочетаются две культуры, но когда я дома, я стопроцентно русская.

Здоровые отношения? Никогда о таких не слышала

– После всего, чего вы уже добились, где вы до сих пор черпаете мотивацию?

– Я всегда чувствовала, что теннис – это мое. Я в нем разбираюсь лучше, чем в чем бы то ни было, я чувствую, что еще могу в нем развиваться, могу еще чего-то достичь. Для женщины очень важно чувствовать себя в своем деле способной на многое.

Когда любишь свое дело, это всегда видно. Я на корте всегда чувствую себя в своем пузыре: что бы ни происходило у меня в жизни, теннис для меня – это способ забыться, своего рода терапия и мир, в котором я просто теннисистка.

– У вас немало друзей, но не в теннисе. Вы всегда очень откровенно говорите, что не заводите друзей среди тех, против кого соревнуетесь. Это просто ваша установка или она обусловлена тем, что трудно дружить с теми, кому постоянно надираешь задницу?

– Друзей, которые у меня есть, я завела еще в начале карьеры. Кто-то из них из тенниса, кто-то – из других видов спорта, кто-то – вообще из других сфер деятельности. Не вижу смысла заводить друзей только для того, чтобы можно было сказать: а у меня есть друг. Дружба – это нечто большее, чем возможность вместе сходить поужинать.

– Дружба – это одно, отношения – другое. Здоровые конструктивные отношения не бывают простыми. Что самое трудное...

– «Здоровые конструктивные отношения»... Можно я запишу это? Никогда о таких не слышала. (Смеется.) Они вообще существуют?

– Думаете, нет?

– В моей жизни – нет. (Смеется.)

– Ответьте хотя бы, в чем самое большое препятствие для отношений, когда ты – Мария Шарапова?

– Вы так говорите, будто быть Марией Шараповой – это что-то ужасное. (Смеется.)

Труднее всего даются постоянные разъезды и жизнь по графику. Ты знаешь, что в такие-то недели будешь там-то, и если твой партнер согласен под это подстраиваться – тогда вперед. (Смеется.)

– То есть сама ваша профессия не позволяет строить нормальные отношения?

– Да, возможно, поэтому я ни с кем не встречаюсь. (Смеется.)

Если серьезно, то нужен баланс. Хоть я и не люблю слово «баланс». С одной стороны, нужно быть профессионалом и работать на всю катушку, потому что карьера не будет длиться вечно. А с другой – есть личная, семейная жизнь, которая тоже имеет огромное значение. Конечно, хотелось бы, чтобы две эти жизни можно было совместить.

– Не будем углубляться в эту тему, но на секунду представьте себя мужчиной. Вам было бы страшно пригласить на свидание Марию Шарапову?

– Надеюсь, что нет! (Смеется.) Мне не кажется, что я такая уж «великая и ужасная».

– Но вы икона спорта и бизнеса.

– Но все равно же я человек.

– Люди об этом не забывают?

– Вас послушать – будто забывают! (Смеется.)

– Просто, как мне кажется, проблема в том, что люди не понимают, что на самом деле вы не страшная!

– Есть такое. Но не знаю. Да какая разница! (Смеется.)

– Какой вы видите свою жизнь через 20 лет? Чем вы занимаетесь? У вас семья? Дети? Много?

– Да. Вообще, пока еще я молода и полна энергии и намерена продолжать делать то, что делаю. Конечно, в будущем я хотела бы стать матерью и хорошей женой. Но никогда же не знаешь, как все сложится. И в этом и интерес. Папа всегда говорит: хочешь рассмешить Бога – расскажи ему о своих планах. Так что, по какому жесткому графику я бы ни жила и как бы я ни была уверена в том, что делаю, я не хочу забегать вперед на 20 лет.

– Мы начали разговор с вашего теннисного наследия – карьерного Большого Шлема. А чем бы еще вы хотели, чтобы вас запомнили, помимо титулов?

– По моим ощущениям, я еще формируюсь и как теннисистка, и как человек, и как дочь. Жизнь гораздо больше тенниса, и каждый день на тебе куча ответственности и обязанностей, так что ты постоянно учишься. Я хотела бы делать все сразу, но это невозможно: нужно расставить приоритеты и добиваться сначала одной цели, потом идти к следующей.

Мне не нравится слово «наследие», как и «бренд», – слишком пафосное. Я просто работаю над собой, стараюсь совершенствоваться и слушать окружающих. Если это принесет мне новые титулы – прекрасно. Если нет – это никак не изменит меня как человека, я останусь самой собой и продолжу быть дочерью, возлюбленной, женой и кем там еще.